А.Л. Вайсман
Хочу рассказать о выстрелах, чем-либо запомнившихся мне среди многих сотен других, сделанных мною за 15 лет охотничьей биографии. Все они в чем-то неординарны: или на удивление, и подчас незаслуженно, удачны, или, наоборот, обескураживающе неудачны, или вовсе не прозвучали. Некоторые же памятны необычностью добычи. Сам для себя эти выстрелы я называю дурацкими.
А впрочем судите сами.
Дело было на Камчатке, в конце августа. Шел я на моторке по одной из бесчисленных проток, что вкупе с многими озерами и озерцами составляют сложнейшие лабиринты в Камакской низменности по обе стороны от русла реки Камчатки. Вывернулся я на полном ходу из-за поворота, глядь, а передо мною посреди небольшого плеса гусь сидит! Откуда взялся - Бог весть, не время им еще было. Я мотор заглушил, за ружье цап! Помню, что в стволах семерка, да перезаряжать времени нет - до гуся меньше 20 метров, лодку на него несет по инерции, он уж шею вверх тянет - сейчас улетит. Эх, была - не была! Прицелился я ему в шею, да и пальнул из левого ствола, где дробь была в стаканчике. До гуся уж метров 12 оставалось, не больше, так что голову ему, бедолаге, попросту оторвало. Честно говоря, был это мой первый в жизни гусь.
Второго гуся я заполевал месяца через два. Шел я через небольшой перевальчик, когда услышал сзади гагаканье, налетала небольшая цепочка, штук в 25. Гуси шли «на кислороде», метрах в 90 надо мною. Высоко, а гусятины хочется. Надо сказать, что к осени нарастающий дефицит бензина делал выезды в Усть-Камчатск за продуктами все более редкими, поэтому основу нашего меню тогда составляли утки да рыба.
Был у меня один патрон кабаньей картечи, таскал я его зачем-то весь сезон в патронташе. Тут-то я и вспомнил о нем. Зарядил, взял сумасшедшее упреждение, да и пульнул по передней птице. Третий гусь дернулся, с напряженно распахнутыми крыльями сорвался в пике - точь в точь подбитый самолет - и грохнулся о землю метрах в 60 вниз по склону. Попала в него одна картечина, но в мозг.
А через пару дней вышел у меня с гусями просто срам. Как я уже говорил, стол у нас был в основном рыбно-мясной, самодельные жареные лепешки в ограниченном количестве выдавались лишь на ужин к чаю. Хлеб ели только два дня после рейса в поселок. От такой белковой диеты животы наши вели активный образ жизни, и по три-четыре раза в день каждый из сотрудников нашего маленького отряда присаживался в укромном месте подумать наедине о вечном и прекрасном.
Именно такое философское настроение и накатило на меня на небольшом перевальчике, когда я возвращался с очередными пробами с дальних точек. Сижу себе этак задумчиво, ружье рядом - рукой дотянуться - у мешка стоит. Что такое? Батюшки, гуси над головой! Метров тридцать, не больше! Хвать ружье, да так, не вставая, и пальнул вертикально вверх. В гусей не попал, а отдача усадила меня голым задом в то, над чем сидел. Лез я потом в спущенных штанах вниз по склону метров триста до холоднющего ручья и много лестных слов говорил о стрелках-пижонах.
Медведя этого я высмотрел три дня назад, когда, вернувшись из Усть-Камчатска с лицензией, уже неделю лазал по берегам и притокам, выбирал из многих окрестных зверей свой будущий трофей. Все они были более - менее знакомы мне за несколько месяцев работы на этом озере. Один мелковат, у другого шкура дрянь - рыжая и еще облезлая, самки с детворой вовсе не в счет, двое вроде бы и хороши были, да здоровенные. В одиночку на такого идти было страшновато (или, как я сам себе говорил: завалю, а обдирать как ? - поди, переверни с боку на бок зверюгу в 350-400 килограмм).
Этот же был пришлый, уже заевшийся - круглый как колобок, шкура темная и выходная, и размер в самый раз - килограммов 150-180. Углядел я его с лодки в бинокль в устье речки Бушуйки.
Два дня лил дождь, а на третий я подался на Бушуйку искать своего, как я уже привык его называть, медведя. Не прошел по речке и километра, на тебе, вот он в 60 метрах вверх по течению гольцов из воды когтит. Стоит задом в пол-оборота, меня не видит и не чует: ветра нет, только лишь легкий ток воздуха у самой воды вниз по течению, на меня то есть. Встал я на колено, прикинулся, - нет, далековато для верного выстрела. Медведь - не заяц, он и закусать может. Смотрю, метрах в 20 от медведя, на противоположном берегу в кустах прогал вроде есть. Отличное, думаю, место для верного выстрела по косолапому. Тихонечко перебрел я речку (глубина ниже колена) и по медвежьей тропе, что шла по противоположному берегу за кустами, крадучись пошел вперед. Тропа прижималась к берегу, и стена ивняка становилась все тоньше.
Вот и прогал. Да не тот. Шагнул я в него и оказался у самой воды, а на другом берегу, в 9 шагах (потом замерил) мой мишка. На такое я не рассчитывал! Да трусить поздно. Рванул курок, и ударил из правого ствола своему vis-a-vis в середину лба. Косматый сразу сунулся мордой в воду.
Я был на берегу, когда налетели утки, а в ружье - пули. Успел вытряхнуть их на песок, сунуть в правый ствол патрон тройки и отсалютовал как положено. Утки продолжали лететь как ни в чем не бывало. «Ну, попал же,» - говорю. Утки летят. «Попал, точно попал,» - повторяю уже зло. Утки летят. «Попал!» - ору во всю глотку. Одна утку вдруг сворачивается клубком и замертво падает в воду в нескольких сотнях метров от берега. Уговорил.
Вечер выдался свободный. Начинать обрабатывать новую пробу не имело смысла. По хозяйству тоже вроде неотложных дел нет. Решил я промыслить утятинки. Утки только еще выбирались из крепей после линьки и летали мало. Но с чучелами посидеть стоило.
Посадил я пяток разномастных резиновых уточек на плес, а сам за куст сел, жду. Просидел с час - хоть бы одна на горизонте появилась, а комары жрут. Решил я тогда пройтись по бережку, авось набреду на что-нибудь интересное.
Береговая линия у озера была как бы фестонами, неглубокие полукруглые заливчики разделялись мысками, на которых плотно, почти до самой воды, росли кусты, оставляя свободной полосу не шире полуметра. Если в заливчике на воде что-нибудь сидит, то на выстрел подкрасться за кустами вполне можно. И пошел я накручивать на ноги один пустой залив за другим, уж не помню, на каком по счету надоело мне и это занятие. Закинул я ружье за плечо и побрел себе обратно. Иду, по сторонам, вяло посматриваю, о своем думаю. Солнце уж село почти, тени серыми стали.
Стоп! - утки. Ишь! - я прошел, а они, хитрые, следом прилетели. Нагло сидят, спокойно, кучкой сбились. Вот она, награда за пустой вечер! Я тихо в кусты канул и, не дыша, яко тать в нощи, прямо-таки потек в их сторону за стенкой ивняка. «Кучно сидят» - горячечно рассуждал я, пролезая под ветками, - «Подойду поближе, выскочу на берег и сразу дуплетом по куче. Как мешком их накрою».
Как задумал, так и сделал и как мешком накрыл дробью всю кучу. Однако, утки повели себя странным образом - не умерли, но и не улетели, а где сидели, там и остались, только как-то покривились на воде. И пока я, поминая всех святых и их родственников, дошагал до них, половина чучел успела уже затонуть.
Экспедиционный мой отряд был маленьким и очень часто поневоле я, как начальник, позволял лично себе нарушать технику безопасности и ходить в одиночные маршруты. А потому всегда было ружье на плече и на ремне помимо дробовых патронов всегда - подсумок с пулевыми патронами. Медведей в тех местах всегда много, а тот год особенно был богат на встречи с ними. Дошедшие же до нас известия о двух бежавших из Усть-Камчатской зоны и ушедших в тайгу рецидивистах и вовсе заставили ходить по тайге по-звериному: с оглядкою, останавливаясь, да прислушиваясь. Особенно перед открытыми местами. Предпочитал я увидеть прежде, чем самому быть увиденным.
И в этот раз, выходя на маленькую лайду, примостившуюся на плече лесистой сопки, я из-за последней ветки повел биноклем. Вроде все тихо, только дрожит над осокой полуденное марево. Опустил бинокль и уже совсем было шагнул из-за куста. Нет, что-то шевельнулось. Ветки какие-то голые, вроде, колыхнулись метрах в 40. Смотрю в бинокль, да это же рога! Согжой в траве лежит, а в охотбилете неиспользованная котловая лицензия уже вся истерлась. Тихонечко шагнул назад за деревья. Открыл стволы, вынул дробь. Лезу в правый подсумок, где всегда пулевые патроны лежат, а их там нет! Раззява! Утром, спросонья, не тот подсумок надел. Батюшки, что делать? Присел за кустом на корточки и неслышно так матерюсь, а олень лежит, не сном не духом обо мне не ведает. Перебрал все патроны - ничего серьезней нолевки нет. Ладно, мы народ грамотный, Сабанеева да Бутурлина читали. Примерился я и надрезал вкруговую патрон примерно чуть выше пороховой прокладки. Зарядил, встал, приложился и свистнул. Согжой вскочил, тут я ему по лопатке-то и выстрелил. Олень где стоял, там и завалился.
Вскрытие показало, что дробь, запечатанная в полиэтиленовой трубке гильзы полиэтиленовым же пыжом-стаканчиком, пришла в цель пулей и, проломив тонкую лопаточную кость, разошлась веером и превратила сердце и легкие в кашу.
Шло регулирование численности кабанов в одном из лесостепных заповедников. Было это в самом начале 90-х, еще до последней крупной эпизоотии чумы свиней и вспышки браконьерства, совпавших по времени в 93-95 годах и сильно проредивших стада очень многочисленного прежде зверя.
Кабанов на охраняемой территории развелась тьма. Собственно, в заповеднике они только отдыхать изволили, а жрать ходили на окружающие колхозные поля, кои по устойчивой традиции убирались плохо, а то и вовсе не убирались. А был в тех местах севооборот такой: сахарная свекла да кукуруза. Кабаны нагуливались до шарообразного состояния и плодились вволю. Но, не смотря на сытость, в лесной земле ковырялись активно, и заповедник вскоре стал напоминать полигон для испытаний гусеничной техники. Биологи забили тревогу, и кабанов решено было приструнить, сократив поголовье вдвое.
Я стоял на краю леса и степи, в конце длинной гривы дерников - непролазного переплетения терновника, боярышника, дикой яблони и прочей другой колючей и цепкой дряни. Кабанов я услыхал загодя, казалось, по кустам ко мне быстро приближается гигантская змея, струясь и шурша ветвями. Кусты кончились, и голова змеи - здоровенная свинья выскочила на открытое место шагах в 7 от меня, а вслед уже текло остальное стадо. Выстрелив свинье прямо в лоб, я из второго ствола бабахнул по метнувшемуся обратно в кусты бурому клубку. Треск, тарарам, стадо исчезло, и на земле остались та самая свинья и два годовалых кабанчика. Пуля Рубейкина перебила одному хребет сразу за ушами и, пройдя навылет, нашла висок второго.
Конец августа - начало сентября - это период самой низкой воды в низовьях реки Камчатки. Обнажаются огромные многокилометровые песчаные косы, покрытые реденьким ивняком. В сухую, ветренную погоду по ним гуляют настоящие пыльные бури, и трудно представить, что пару месяцев назад летал над этими местами на моторной лодке, веслом было дна не достать. На этих косах по утрам мы часто видели зайцев, да не по одному, а помногу. Косых из леса на предутренний ветерок выжимал гнус, особенно лютый в эти последние для него дни. Зайцы всегда сидели мордами на восток и, не мигая, смотрели на восходящее солнце. Студенты, работавшие у меня в отряде, были твердо убеждены, что зайцы молятся своему богу, что у них "утренний намаз".
Иду, жизни радуюсь и вижу, прямо передо мной заяц сидит, и до него метров тридцать, не более. Взвел я курки, приложился, да и выстрелил по нему тройкою. Вокруг косого взметнулся фонтанчиками песок, сам же он от неожиданности подскочил, с удивлением посмотрел на меня и не спеша направился в кусты, прочь от беспокойного места. Мне на миг показалось, что он вроде как даже плечами пожал, ей-Богу. Из второго ствола стрелять я его не стал. Что-то меня удержало.
По следам я определил, что заяц спасся чудом, песок вокруг места, где он сидел, был весь вспахан дробью. Дробь легла и под зайца, и справа, и слева, и за ним, и лишь сам он вписался в какое-то невероятное "окно". Честно скажу, до сих пор рад, что не выстрелил по косому второй раз. Это был его день, его миг удачи. А может спас косого его заячий бог?
Раз на весенней охоте, наскучив унылым сидением с подсадной-молчуньей, я решил пройтись по бережку, по лужам, заливчикам и заводям, откуда слышался кряк, плескание и хлопанье крыльев. Обогнул я заливчик и пошел срезать через обширную луговину, с трех сторон окруженную березняком. Все утро я наблюдал, как у дальнего края, метрах в 700, время от времени пролетали тетерева. И сейчас там на фоне синего неба и ослепительно белых берез летели пять-шесть черных точек.
Вдруг одна из этих точек сменила направление и стала приближаться. Повернув по широкой дуге, тетерев летел ко мне. Я замер. Курки взведены. Ближе, ближе ... Ну, давай, родной, давай, только не сверни... Освещенный солнцем краснобровый матерый петух шел на меня в лоб на высоте не более 30 метров. Это был не просто фарт, а один из тех редких подарков, что иногда нежданно-негаданно преподносит нам переменчивый и проказливый охотничий бог. Но, видать, в последний миг дрогнула у старого шалуна рука...
«В штык бить не буду, пропущу - и в угон» - ударило в голову. Петух проносится над головой. Разворачиваюсь, вскидывая ружье и... ничего не вижу. На мушке сидит слепящий прожектор поднявшегося над лесом солнца.
Как-то, будучи на даче, вышел я пройтись с ружьем по окрестным полям, посмотреть лису. Отошел от поселка совсем немного, смотрю, ворона сидит на березе. Сидит и меня, вооруженного, совсем не боится. Вообще-то вороны у нас ученые - ближе ста метров человека с ружьем не подпустят. А этой совсем до меня дела нет. Я ближе и ближе, уж метров 40 осталось - сидит. Подошел я метров на 30 и выстрелил по ней надежнейшим четвертым номером собственного снаряжения. Ворона же, к моему немалому изумлению, не упала вниз тряпкой, а, матерно заорав, улетела прочь.
Хотел было я рот от удивления открыть, да вспомнил, что нынче Благовещенье - птичий праздник.
С
вопросами и предложениями по работе этого сервера обращайтесь по адресу
webmaster@deol.ru
DEOLНomePage
